М2

[herringcat]

1932. "Шанхайский экспресс"







- Это значит... мне снова... быть загадочной? - моя мать блеснула в этой фразе своим превосходный еврейским акцентом.

- Представь себе... прекрасной и загадочной... тебя что-то не устраиывает? - в тон ей отвечал фон Штернберг.



Мария Рива, "Моя мать Марлен Дитрих"





- Марлен, душа моя, ты совершенно уверена, что вуаль нужна? Может быть, достаточно перьев? Мы так удачно их уложили, подчеркнув одну щеку. Не рассеет ли вуаль эффект?



- Нет, нет Тревис, чего-то не хватает. Может, эти все слишком тонкие? Какие-нибудь образцы поплотнее, а?



Изможденный персонал внес "Черную-39", "40", "41", "42". "39"-я была в крупную крапинку, и лицо под ней выглядело, как после черной оспы. "40"-я - вся в переполетении завитков, "41"-я - в горизонтальную полоску, что никак не вязалось с диагональным расположением перьев на шляпе - какие-то тени от жалюзи. Но моя мать вдумчиво держала ее перед глазами - и тут что-то произошло! Ее лицо просияло. Тревис испустил дикий вопль (потом я узнала, что он из Техаса), в экстазе забил в ладоши, маленькие леди чуть не попадали на колени, в облегыении переводя дух. Моя мать только улыбнулась, аккуратно сняла с себа заколотую булавками шляпную форму, протянула ее и "41"-ю Тревису, чмокнула его в щеку, взяла меня за руку и быстро вывела из гардеробной с потушенными огнями. Пора было идти домой, готовить обед для нашего режиссера.



***



Наконец настал день, когда костюм был завершен. Фон Штернберга вызвали в гардеробную в первый раз взглянуть на Шанхайскую Лилию. Он вошел в примерочную и стал как вкопанный , не сводя глаз с моем матери. Она стояла на высокой платформе, отражаясь в системе расположенных позади нее зеркал. Томный взгляд из-под вуали , гладкая прическа, плотно прилегающая к голове черная шляпка. Длинное платье, короткая накидка из струящегося крепа, отделанная перьями. Как ослепительно черные океанские волны, они окружали ее шею, струились по плечам, переходя к более тусклому черному цвету туго натянутых перчаток из тончайшей кожи. Великоплепная нить крупного хрусталя ублажала взгляд, останавливающийся на уровне талии, где рука держала черно-белую сумочку в стиле "арт-деко". Редчайшая невиданная черная птица! Мы все ждали, затаив дух. А вдруг он взорвется? Скажет, что на пленку этого снять нельзя? Это мы все, в том числе и моя мать, и так знали! Но он, не гвооря ни слова, медленно подошел к ней, подал ей руку, помог сойти вниз; низко склонясь, поцеловал ее перчатку и тихо сказал по немецки:

- Если ты полагаешь, что мне хватит умения снять это, тогда я могу предложитьтебе одно - попытку сделать невозможное.



Мария Рива, "Моя мать Марлен Дитрих"